Я бесконечно благодарна маме, которая смогла сохранить письма 40-х годов.
Перебираю эти пожелтевшие листочки, подлинные документы того времени, часто написанные карандашом так, что почти невозможно их прочитать, и знаю сейчас, чем жили, о чём думали они тогда.
Хочу поделиться с вами одним письмом, написанным 2 августа 1942 года её сокурсником по институту, ожидающим отправки на фронт.
Процитирую не всё письмо, а только самое главное.
А сейчас у меня настроение опять ниже нормы. Вот сижу и жду газеты, что-то будет нового.
Ведь сейчас такой тяжёлый момент, что мне больше всего и докучает.
Гальча, моё настроение сейчас соответствует твоему, и нашему сейчас соответствует настроение очень многих. Что ж, оно так и должно быть. Все мы из одного народа и все радости и печали нашей страны мы испытываем прежде всего, и поэтому всем одинаково действует на настроение, мягко выражаясь, то положение, которое сейчас создалось…Особенно большая перемена, какое-то сознание ответственности создалось 30 июля…
Такое произошло потрясение, что как-то стало страшно глядеть в будущее.Не подумай узко – о моём личном будущем; нет! – будущее всей страны и миллионов людей, конечно, в том числе и твоё, и моё и всех, всех нас… Мне кажется, что ты не осознаёшь то положение, в котором сейчас наша страна. Пусть ты знаешь все затруднения продовольственные, знаешь о неудачах на фронте или, вернее, о сдаче нескольких городов, но это не то. Трудности материальные, такие, как сейчас, можно пережить, отдача городов тоже могла бы ни за что не говорить.
В общем, я пока не имею возможности объяснить тебе всё, но знай, что действительно положение очень тяжёлое. Висит такая опасность, которую поборов, наш народ будет действительно народом-героем и заслужит всеобщее уважение за самоотверженность, беспредельную готовность к жертвам, за ту решительность, которая живёт в каждом нашем человеке.
Галенька, знаешь, как было бы радостно, если бы была уверенность в том, что кончится война, и опять будет такая же жизнь, какой мы жили эти годы, а то ведь впереди тёмная бурная ночь.Но почему-то всё равно во мне такая уверенность, что из войны мы выйдем победителями. Другого выхода мне не нужно, и я не представляю жизни в другой обстановке. Но всё же в голове такой туман, а в душе холодок, что неприятно… Муть сплошная. И не знаю, куда бы сейчас кинулся, всё жду, что отправят на фронт. Такое желание есть, и хотелось бы, чтоб оно было у всех – чтоб каждый шёл и не думал о смерти и о жизни, а думал только о победе, так, как для нас победа – это жизнь!
Вот весьма нескладное изложение того, что у меня лежит глубоко в сердце. Поймёшь ли ты, не знаю, но ты понимаешь, что возможно, у тебя меньше вопрос личный связан с общественными проблемами. Хотя не знаю. Ведь я тебя не видел уже давно, а хотя и видел зимой, но разговор вертелся на другую тему.
Вспоминаю…Убогая и милая сердцу обстановка… и те несколько кварталов, которые мы прошлись с тобой и думалось…в последний раз, но пока ещё неизвестно.
А в общем, Гальча, поживём – увидим. Я надеюсь на свершение какого-то перелома во всей этой чертовщине. Почему-то всё время кажется, что уже настал решительный момент – или он (Гитлер – курсив мой.) должен быть опрокинут или… другого выхода я не вижу.
Вот, что Википедия пишет про день 30 июля 1942 года.
30 июля 1942 года. 404-й день войны.
Совинформбюро. В течение 30 июля наши войска вели ожесточённые бои в районе Воронежа, а также в районах Цимлянской, южнее и юго-восточнее Батайска и юго-западнее Клетской.
Думаю, что речь идёт об этом:
30 июля 1942 года Советские войска подо Ржевом начали наступательную операцию.
Лучше, чем Твардовский в своём пронзительном стихотворении, пожалуй, об этих днях не сказал никто.
Я убит подо Ржевом,
В безыменном болоте
В пятой роте, на левом,
При жестоком налете.Я не слышал разрыва,
Я не видел той вспышки, —
Точно в пропасть с обрыва —
И ни дна ни покрышки.И во всем этом мире,
До конца его дней,
Ни петлички, ни лычки
С гимнастерки моей.Я — где корни слепые
Ищут корма во тьме;
Я — где с облачком пыли
Ходит рожь на холме;Я — где крик петушиный
На заре по росе;
Я — где ваши машины
Воздух рвут на шоссе;Где травинку к травинке
Речка травы прядет, —
Там, куда на поминки
Даже мать не придет.Подсчитайте, живые,
Сколько сроку назад
Был на фронте впервые
Назван вдруг Сталинград.Фронт горел, не стихая,
Как на теле рубец.
Я убит и не знаю,
Наш ли Ржев наконец?Удержались ли наши
Там, на Среднем Дону?..
Этот месяц был страшен,
Было все на кону.Неужели до осени
Был за ним уже Дон
И хотя бы колесами
К Волге вырвался он?Нет, неправда. Задачи
Той не выиграл враг!
Нет же, нет! А иначе
Даже мертвому — как?И у мертвых, безгласных,
Есть отрада одна:
Мы за родину пали,
Но она — спасена.Наши очи померкли,
Пламень сердца погас,
На земле на поверке
Выкликают не нас.Нам свои боевые
Не носить ордена.
Вам — все это, живые.
Нам — отрада одна:Что недаром боролись
Мы за родину-мать.
Пусть не слышен наш голос, —
Вы должны его знать.Вы должны были, братья,
Устоять, как стена,
Ибо мертвых проклятье —
Эта кара страшна.Это грозное право
Нам навеки дано, —
И за нами оно —
Это горькое право.Летом, в сорок втором,
Я зарыт без могилы.
Всем, что было потом,
Смерть меня обделила.Всем, что, может, давно
Вам привычно и ясно,
Но да будет оно
С нашей верой согласно.Братья, может быть, вы
И не Дон потеряли,
И в тылу у Москвы
За нее умирали.И в заволжской дали
Спешно рыли окопы,
И с боями дошли
До предела Европы.Нам достаточно знать,
Что была, несомненно,
Та последняя пядь
На дороге военной.Та последняя пядь,
Что уж если оставить,
То шагнувшую вспять
Ногу некуда ставить.Та черта глубины,
За которой вставало
Из-за вашей спины
Пламя кузниц Урала.И врага обратили
Вы на запад, назад.
Может быть, побратимы,
И Смоленск уже взят?И врага вы громите
На ином рубеже,
Может быть, вы к границе
Подступили уже!Может быть… Да исполнится
Слово клятвы святой! —
Ведь Берлин, если помните,
Назван был под Москвой.Братья, ныне поправшие
Крепость вражьей земли,
Если б мертвые, павшие
Хоть бы плакать могли!Если б залпы победные
Нас, немых и глухих,
Нас, что вечности преданы,
Воскрешали на миг, —О, товарищи верные,
Лишь тогда б на воине
Ваше счастье безмерное
Вы постигли вполне.В нем, том счастье, бесспорная
Наша кровная часть,
Наша, смертью оборванная,
Вера, ненависть, страсть.Наше все! Не слукавили
Мы в суровой борьбе,
Все отдав, не оставили
Ничего при себе.Все на вас перечислено
Навсегда, не на срок.
И живым не в упрек
Этот голос ваш мыслимый.Братья, в этой войне
Мы различья не знали:
Те, что живы, что пали, —
Были мы наравне.И никто перед нами
Из живых не в долгу,
Кто из рук наших знамя
Подхватил на бегу,Чтоб за дело святое,
За Советскую власть
Так же, может быть, точно
Шагом дальше упасть.Я убит подо Ржевом,
Тот еще под Москвой.
Где-то, воины, где вы,
Кто остался живой?В городах миллионных,
В селах, дома в семье?
В боевых гарнизонах
На не нашей земле?Ах, своя ли, чужая,
Вся в цветах иль в снегу…
Я вам жизнь завещаю, —
Что я больше могу?Завещаю в той жизни
Вам счастливыми быть
И родимой отчизне
С честью дальше служить.Горевать — горделиво,
Не клонясь головой,
Ликовать — не хвастливо
В час победы самой.И беречь ее свято,
Братья, счастье свое —
В память воина-брата,
Что погиб за нее.
Неужели про такое можно забыть?!
P.S. Человека, написавшего это письмо, судьба пощадила: он вернулся с войны живым. Закончил учёбу в институте и проработал там же преподавателем практически до конца своих дней. Вырастил двоих детей и вообще прожил долгую и достойную жизнь.